| В чем загадка? Педагогическая концепция Викниксора заключается не в том, чтобы сделать их всех одинаковыми, а создать Сообщество Белых Ворон под предводительством Белой Вороны. Он великий идеалист и утопист. Викниксор считает, что человек уникален, а коллектив уникальных людей может представлять собой объединение творческих индивидуальностей, которым не надо поступаться собой и свободой, чтобы быть вместе. Он смешной человек в высоком смысле этого слова. Он прекрасен и он обречен. Это видно в финале фильма, когда на фоне всеобщей эйфории выясняется, что он своевольно нарушил предписание вышестоящего начальства: «Если надо, я дойду до Феликса Эдмундовича». По одной этой реплике видно, что вряд ли он доживет даже до начала тридцатых, но если и доживет, то уж тогда точно будет поставлен к стенке — так же, как и многие его воспитанники, птенцы гнезда свободолюбивой ШКИДы. «Республика ШкИД» и «Звонят, откройте дверь!» — это прощание с шестидесятыми, с молодостью и последними временами, когда казалось, что гармония еще достижима и возможна. «Доживем до понедельника» (1968) Пепельная усталость. — Белая ворона-Наставник и Белая ворона-ученик: как в зеркале. — Консерватор влюбленный в Либерала. — Лидер коллектива — прагматик. Это один из самых загадочных фильмов в истории советского кино. В чем загадка? Именно здесь точно, выпукло запечатлено состояние советского интеллигента в год вторжения в Чехословакию — если бы не знать, что фильм был сделан до этого события *, а автор его, Станислав Иосифович Ростоцкий, обладая, безусловно, многими выдающимися достоинствами, в открытой полемике с советской властью замечен не был. Мы застаем главного героя, учителя Мельникова (Вячеслав Тихонов) в тот момент, когда он решает, что больше не может преподавать историю и должен уйти из школы. Не понятно, как прошел цензуру диалог с директором: «— Куда же ты пойдешь? — В музей. Экскурсоводом. — А ты что думаешь, в музеях экспонаты не меняются? Или трактовки?». Интеллигент, участник войны, историк, умница. Ненавязчивым пунктиром — биография: мама явно «из бывших», на это намекает старинная мебель и чинно сервированный будничный ужин; участник войны — фотографии на стене; незащищенная диссертация — из обрывка разговора ясно, что зашел слишком далеко и не намерен возвращаться «в рамки». С коллегами всегда был учтив, но сейчас иногда срывается. В учительском коллективе он — «белая ворона». Еле заметная мелкая рябь тоски пробегает по его лицу: от невежества («нет такого глагола в русском языке, голубушка, пощадите чужие уши»), от пошлости (Баратынский — поэт «второго ряда»), от глупости («глупость должна быть частной собственностью дурака»), от тотального вранья и профанации своего предмета («ты посмотри учебник этого года»). В пересказе получается сплошная фронда, но это состояние безысходной тоски Тихонову удается более всего, когда он молчит. Молчит и смотрит. Поразительно, какую актерскую школу мы потеряли! В фильме много крупных планов, и, право, книгу можно написать о том, как смотрит Тихонов. Как он смотрит на учеников: на поэта Генку Шестопала как в зеркало — узнавая себя, на циничного красавца Батищева — прозревая в школьнике вечного своего оппонента, на весь класс в финале фильма — предчувствуя судьбу каждого, и зная, что ничего нельзя изменить. Основная краска характера — пепельная усталость. Его антагонист — учительница русского языка и литературы Светлана Михайловна. Драматургическая схема со времен «Друга моего, Кольки» не меняется — это оппозиция либерала и консерватора, и актриса Нина Меньшикова как будто продолжает линию Анастасии Дмитриевой — старшей, пионервожатой. Но только как будто, потому что схема на то и существует, чтобы время наполняло ее новым содержанием. Светлана Михайловна ограниченна, дает предмет «от сих до сих», сухарь, ханжа, «училка», всегда знает «как надо» и жестко придерживается предписаний. Но нет в ней уже ни задорного энтузиазма Лидии Михайловны, ни иезуитского фанатизма учительницы немецкого языка из фильма «А если это любовь» в замечательном исполнении Анастасии Георгиевской. А только одиночество и все та же усталость. Она еще держится. Она красит губы, носит модный костюмчик «джерси» и цокает на изящных «лодочках». Светлана Михайловна любит Мельникова, кокетничает с ним беспомощно и нелепо, как умеет — а у него сводит скулы от тех банальностей, которые она говорит. Этот мотив повторится и в других «школьных» фильмах — например, в «Дневнике директора школы» — и мне все время мерещится здесь коллизия отношений власти и интеллигенции. Одна из самых сильных сцен в фильме — их вечерний разговор в школе. Здесь очень хорошо видно, что дряхлеющая идеология больше не может быть содержанием жизни даже для тех, кто как будто держится ее основ. Частная жизнь частных людей, их частные счеты со своей частной жизнью и между собой — вот что такое теперь общество, и школа не только не исключение, но, напротив, наиболее яркое воплощение произошедших изменений. А вот еще класс. Все классические «амплуа» налицо. И неформальный лидер, и первая красавица, и зубрилка-дурнушка, и местный клоун, и, разумеется, «белая ворона». Интересно, что лидер (Игорь Старыгин) теперь не «первый ученик», и не талантливый возмутитель спокойствия. Напротив, этот красавчик, похоже, избрал стратегию «не высовываться», быть «как все», но только немного выше — ровно настолько, чтобы обеспечить себе лидерские позиции. «Белая ворона», поэт Генка Шестопал, тоже не стремится к публичным демонстрациям — он молчалив и задумчив, а свой демарш (сожжение сочинений на тему «Что такое счастье») совершает неожиданно для самого себя. Он не стал бы читать свои стихи на площади Маяковского, ему не нужны ни стадионы, ни даже зал в Политехническом: «Счастье, — напишет он в своем злополучном сочинении, — это когда тебя понимают». Похоже, он готов довольствоваться пониманием лишь одного человека. Когда Мельников прервет красавца Батищева, «правильно», по учебнику трактующего мятеж на крейсере «Очаков» и произнесет речь, посвященную лейтенанту Шмидту — станет ясно, что этот седой, смертельно уставший человек много моложе своих юных, вступающих в жизнь учеников. Эта речь, вдохновенная апология обреченного и бесполезного с точки зрения логики, протеста, уже не оставляет сомнений в том, что перед нами — герой романтический. Можешь выйти на площадь,
Смеешь выйти на площадь
В тот назначенный час?! Очевидно, что пока снимался фильм, те семеро на площадь еще не вышли. Очевидно, что на площадь не вышел бы и он. Но он все еще думает, что его «нет» что-то значит. Он все еще ощущает себя центральным героем пьесы своей жизни и частью своей страны, пусть даже страны, от которой он смертельно устал и за которую ему стыдно. Беда лишь в том, что на дворе 1968 год. Его оппоненты — такие же, как он, уставшие люди, ушибленные квартирным вопросом, гастритом, неприятностями по службе… Они не думают по-другому. Они вообще не думают, и его по-дружески, по-семейному, по-хорошему призывают к тому же. «— Мам, не замечала ты, что в безличных предложениях есть безысходность? „Моросит“. „Темнеет“. „Ветрено“. Знаешь, почему? Не на кого жаловаться потому что. И не с кем бороться!» * — Фильм был придержан после августа 68-го, и показан на ММКФ-69, а премьера состоялась в августе 69-го. «Переступи порог» (1970) и «Дневник директора школы» (1975) Белыми воронами становятся и Либерал, и Консерватор. — Новые времена. Как я уже говорила, историческое время менялось очень быстро, и, что важно, эти перемены с поразительной чуткостью фиксировал кинематограф. В фильме «Доживем до понедельника» ученики уважают Учителя, слушают его раскрыв рот, боятся его неудовольствия, хотят заслужить расположения… Но уже там есть эпизод, в котором намечается новая линия в трансформации школьного фильма. Это эпизод с бывшим учеником Борей, который «подвозит» учителя-пешехода в дождливую погоду на своей персональной машине с водителем. И эта машина, и какие-то оброненные в разговоре факты («командировка в Лондон», «в нашем департаменте умеют ценить кадры») недвусмысленно свидетельствуют о том, что это за департамент такой, в котором обустроился и был по достоинству оценен респектабельный Боря. «Все там же живете, все там же работаете… Мне, например, уже тогда было обидно, что такой человек, как вы, распыляет себя в средней школе… С гораздо более высоким КПД вас можно использовать», — сетует бывший ученик. Это пока еще только один эпизод, но уже через несколько лет, в фильме «Переступи порог» Ричарда Викторова новая Белая Ворона (разумеется, талантливый математик, на голову выше своих одноклассников) со спокойной откровенностью заявит завучу (Юрий Визбор): «Я не хотел бы оказаться на Вашем месте». И без заминки разовьет свою мысль: «Надеюсь, что сумею найти своим способностям лучшее применение». И далее, цитирую дословно: «Вы ведь не думали, что окажетесь в школе, я надеюсь, что мне удастся избежать такой судьбы». Что же это за судьба такая, которой юный честолюбец надеется избежать? В другом фильме, о котором мы сегодня будем говорить, в «Дневнике директора школы» Бориса Фрумина, этот мотив станет одним из центральных. Исходную конфигурацию «Доживем до понедельника» вытащили из Прекрасного Советского Кино и, разместив ее в живой жизни, сняли заново — документальной камерой, с черновым звуком, со всей шелухой житейских подробностей и околичностей домашнего, школьного и городского быта, которые обычно не попадают в сценарий и на пленку. В самом деле, перед нами все та же диспозиция: Либерал, Консерватор и — Белая ворона как горячая точка их конфликта. «Белая ворона», девятиклассник Игорь Кольцов, своевольничает вполне умеренно, но загнанный в угол, откровенно дерзит. Либерал (директор школы Свешников — Олег Борисов), как и положено, проповедует либеральные идеи — «Я хочу научить их уважать чужое мнение и защищать свое». Консерватор (завуч Валентина Федоровна — Ия Саввина), само собой, ему оппонирует — «У нас сплошной либерализм с некоторых пор. Кругом гении, спросить не с кого. Товарищи! Это же школа!». Валентина Федоровна помолодела по сравнению со своей предшественницей, у нее все та же манера одеваться (костюмчик, лодочки), все тот же стиль в отношениях с оппонентом — покровительственные нотки во вразумлениях и увещеваниях, подспудно — все та же безответная, невзаимная, несчастная любовь. Отношения Наставника-Либерала с Белой Вороной повторяет ту же линию «двойничества», «зеркального отражения»: «Я не знаю, гений он или нет, — ответствует Свешников напору Валентины, — может, просто способный парень. Но я не хочу, чтобы его терзали». По тому, как еле заметно играют желваки на его лице, и как всего лишь на четверть тона повышается голос, мы понимаем отчетливо, что в «способном парне» он видит самого себя, и про то, как «терзают» таких «гениев или нет» знает не понаслышке. Схема, как мы видим, до забавного узнаваема. Наполнение этой схемы принципиально другое. Начать с героев. У Свешникова нет ни старинной квартиры с аристократической мамой, ни девушки с влажными глазами, влюбленной в него, ни бархатного голоса, ни округлой жестикуляции, ни праведного гнева, ни гражданского пафоса… У него малогабаритная двушка на троих в новостройке, стареющая жена, хронический цейтнот и лицо человека, забывшего, когда он последний раз смотрел на себя в зеркало. У актера в «Дневнике…» почти нет крупных планов. Нет монологов — ни одного. Нет поступков, драматического действия, проблемы выбора, трудных решений. Какими средствами Олегу Борисову удается сыграть то, что без слов сыграть, кажется, невозможно? Человека, который уже отказал себе в праве драму. Человека, который живет той жизнью, какая есть, в том времени, какое отпущено — потому что другого (ни жизни, ни времени) уже не будет. Человека, который уже не предъявляет счетов ни к жизни, ни к времени, ни к людям — дай Бог оплатить свои. Он не ощущает себя героем, он выполняет свои обязанности. Это тихое стояние интеллигента перед лицом лживой эпохи. Да, но обязанности свои он хочет выполнять хорошо! «Нет такого слова „блат“ в русском языке, — говорит ученикам Свешников, — я не знаю такого слова». Они уже не маленькие, и хорошо знают, что без «блата», которого нет в русском языке, ни в театр пойти, ни в гостиницу попасть, ни сапоги купить, ни билетов достать на поезд или самолет… Они уже многое знают про жизнь, которая со стороны только может показаться научной фантастикой, а на самом деле всецело подчинена закону двойного стандарта… Кто для них человек, отрицающий очевидное? Дурак? Сумасшедший? Пустозвон? Кто он для свирепого папаши толстощекого малыша, который не только не испугается директорского гнева («Вы его били? Били? Как вы смеете бить ребенка?»), но и двинет ему как следует, если тот не угомонится. Не про то речь, что потерян престиж профессии — речь про то, что ты ничем не можешь помочь этому карапузу, разевающему рот как рыба на берегу, чтобы не заплакать. Что толку ему на тебя оглядываться? Для его отца ты никто, неудачник, пустое место… Бог с ними, с рассказами, которые когда-то писал. С иллюзиями, с их утратой. Но когда ты учишь детей тому, что не только не может пригодиться им в жизни, но наверняка причинит вред — с этим как быть? Ведь внушая детям «Не надо бояться, если ваше мнение идет вразрез с общепринятым» хорошо бы сопроводить эту максиму подробнейшей инструкцией по применению в реальных условиях…Ведь кто-нибудь из них может впоследствии вылететь из института, потерять работу; кто-нибудь — кто поверит… Но никто не поверит. Ни ему, щедро дарующему ученикам не только обязанности, но и права — в том числе право на самоопределение. Ни ретрограду Валентине Федоровне, с ее теорией обязаловки и уравниловки. На самом деле, их конфликт уже не имеет отношения ни к чему, кроме как к их собственной жизни — безнадежно отставшие от реальности, они равно беспомощны перед ней и равно бесправны. «— И на это ты ухлопал свою жизнь?» — спрашивает его сын В вопросе нет хамства и нет надрыва, одно только доброжелательное сострадание. «— А на что, по-твоему, — отвечает Свешников, — я должен был ее ухлопать?» «Ключ без права передачи» (1976) и «Розыгрыш» (1976) Люди затянувшейся молодости. — У Белой вороны конфликт с временем. — Массовая культура присваивает Белую ворону. Вот здесь — болевая точка конфликта. Помните, монолог Быкова в финале «Звонят, откройте, дверь!». На что должно «ухлопывать жизнь»? С точки зрения «отцов» — на смысл, с точки зрения «детей» — на саму жизнь. Устроиться в жизни, чтобы не быть ею униженным. Просчитать варианты, чтобы получить ощутимый результат. Они разные, эти «дети», и результаты им нужны разные, и слово «устроиться» они понимают по-разному. Как в любом поколении, в них намешано многое — есть карьеристы и мирные обыватели, честолюбцы и скромники, трудолюбивые муравьи и отпетые мошенники. Но одно их объединяет — они больше не живут со своей страной общей жизнью, и им в голову не придет воспринимать это как трагедию. «Мы с вами люди уникального поколения. Люди затянувшейся молодости», — говорит в начале фильма бывший одноклассник Свешникова. Вот этой «затянувшейся молодости» отцов и предъявляется счет, а конфликт из школьного пространства перемещается в пространство семейное. В чем суть счета, предъявленного «промотавшемуся» отцу? У него ничего нет, кроме его собственной судьбы. Кроме выстраданного им кодекса поведения, который не может быть передан по наследству — другое время, другая страна. Все вышесказанное, как вы, вероятно, поняли, имеет отношение лишь к герою-Наставнику определенного поколения — и трубач из «Звонят, откройте дверь», и Мельников из «Доживем до понедельника», и Свешников из «Дневника директора школы», и отец Олега в «Розыгрыше», и даже (пусть метафорически), Викниксор в «Республике ШКИД» — это все не просто шестидесятники, а ранние шестидесятники. Это не значит, что у последующих поколений не было конфликтов с детьми — были, но мы все-таки дотянем сегодня до конца именно эту ниточку. К слову, когда описанную модель пытались примерить на людей других поколений, получалось, на мой взгляд, неубедительно. Например, почти одновременно с «Дневником…» на той же студии был сделан еще один «школьный» фильм — «Ключ без права передачи» Динары Асановой. Что-то мешает сегодня воспринимать фильм как живой и современный — что-то на первый взгляд неуловимое, что трудно сразу подцепить. И это «что-то» — как ни странно, неправда. Все старшеклассники сплошь уникальны: толстый очкарик талантлив, вдохновенен, рассуждает мудро как сорокалетний интеллигент. Саша Майданов — бунтарь без причины, рыцарь без страха и упрека. Третий настолько учен, что хоть сейчас готов защищать диссертацию. Все они красавцы, все они таланты, все они поэты… Красавица, талант и поэт также их учительница Марина Максимовна в исполнении теперь уже взрослой Елены Прокловой. Как будто бы возвращается модель «Республики ШКИД» — Белая ворона сбивает в стаю птенцов и учит их быть Белыми воронами. Но просвещенная словесница как-то удивительно неприятна в своем ригоризме, а от эпизодов возвышенных камланий старшеклассников с их кумиром остается ощущение какой-то неестественности. Давайте жить во всем, друг другу потакая
Тем более, что жизнь короткая такая… — самозабвенно тянут юные вундеркинды усталые слова поэта, которым к этому моменту добрых два десятка лет. Они поют не свои песни, а песни своих отцов, поют с чужого голоса. В том же году выходит фильм «Розыгрыш». Плюшевый, какой-то удивительно разноцветный (ощущение, что краску для фломастеров «вырви глаз» обильно смешали с глицерином), с дорогими декорациями и чудовищной какофонией под видом «молодежной» лирической музыки — вот это уже гиньоль, имперский Большой стиль, как его понимали семидесятые. Здесь нас интересуют два обстоятельства. Во-первых, Белая ворона (патлатый юный музыкант в исполнении Харатьяна) стала совсем ручной: ей только нужно разрешить терзать гитарные струны, а дальше обеспечены благодарности от милиции за шефские концерты. Что же касается его вечного оппонента, Прагматика — он совсем заматерел, смотрит гоголем, имеет властную повадку, подмял под себя класс. В гневе он страшен. Уничижительный монолог, который он обращает к почтенной учительнице в день ее юбилея (нулевой результат жизни, кому вы теперь нужны, старая калоша и т. д.) уже почти подпадает под статью за оскорбление личности. В этом же фильме откуда ни возьмись как живой возникает Олег Табаков — в беретке и с трубой в руках. Ба, да мы знаем этого человека! И диалог его с сыном (прекрасно все-таки сыгранный Табаковым) мы тоже хорошо знаем. В ответ уже известный нам упрек про даром прожитые годы, он чудак-человек, опять все про то же — что жизнь не для того дана, чтобы к цели… Так, сюжет Белой вороны присваивается массовой культурой, и это означает, что она уходит из точки актуальности, и, соответственно, перестает быть предметом авторской рефлексии. Постскриптум Взяв определенный угол зрения на проблему, мы как-то выпустили из виду важную структурную часть нашей модели — а именно, коллектив. Справедливости ради надо сказать, что вплоть до конца 70-х ничего мало-мальски значимого здесь обычно не происходило: за редкими исключениями, это были не запоминающиеся девочки и мальчики, служившие в основном фоном, массовкой. В недооцененном фильме «Последний шанс» Эдуарда Гаврилова, коллектив — правда, это не школа, а ПТУ — становится той страшной силой, которая уничтожает Белую ворону (Леонид Каюров). Страшный коллектив и беззащитная перед ним Белая ворона — это, конечно, и «Чучело» Ролана Быкова. Но это уже про другое: про природную жестокость детского сообщества, нуждающегося в Белой вороне для самоутверждения и выхода агрессии. Это уже про Белую ворону поневоле, а не про сознательному выбору. С конца 70-х школьный фильм окончательно обуржуазивается и становится мелодрамой в чистом виде: «Школьный вальс», «Вам и не снилось» — классические тому примеры. Наша же тема воспрянет в перестройку. Фильм «Дорогая Елена Сергеевна» будет выглядеть как макабрическое послесловие к сюжету: интеллигентная учительница — жалостное убожество на грани патологии; старшеклассники, измывающиеся над ней — открывают Парад Монстров перестроечного кино. Насколько сей факт отражал реальное положение вещей? Я думаю, что монструозности в этом поколении было не больше, чем во всех предыдущих. Здесь мы уже имеем дело не с реальностью и не с рефлексией на тему реальности. Мы имеем дело с авторским взглядом, замутненным непониманием и страхом перед теми, кто приходил на смену. Империя умирала, и она боялась своих детей — а экран запечатлел не их самих, а фантомы, порожденные этим страхом.
|
